ПОЭМА ДЛЯ ЧЕТВЕРТОГО
До написанного
Пропускная способность сердца – четыре литра
за минуту, когда спокоен и дышишь ровно
дымным воздухом, прелым листвием и селитрой
в этом времени – обвиненном, но невиновном.
Смотришь раненый в небо серое, как Болконский,
нынче звездное, и становишься новым Кантом,
а вокруг ни души,
ивы, тополя да березки –
несдвигаемая, сплошь деревьевая команда.
Говорит с тобой – неотысканным, неотпетым,
и понятен смысл их ветвистой прощальной речи,
Пропускная способность сердца – четыре смерти
за всю жизнь
и суровый бой – часовой, но вечный...
1
Сегодня лето. Хоронили маму,
Ният, такбиры и киям имаму
дались непросто под палящий зной,
Мне было шесть, и никого со мной,
все заняты гостями и готовкой,
Я прячусь с куклой в дедовой бытовке,
стройняшка Синди в платье и фате,
Меня нашли на следующий день,
переглянулись, слова не сказали,
наверное, перепугались сами,
мол, что-нибудь с собою сотворю,
А я искала все по букварю
в лубочном «Мама моет раму» строчки,
которые вели бы к маме дочку,
но ни одной заветной не нашла
в прочитанных – им не было числа.
2
Глухая осень. Дедушки не стало,
Из тпигской песни и харбукской стали
он состоял в тождественных долях,
Произносил, проснувшись, «Бисмиллях»
в работе, перед трапезой и после,
Ребенок, в одночасье ставший взрослым
(в сороковые все так подросли),
баранов пас, читая «Шарвили»,
был в институте лучшим из неместных,
женился, стал отцом,
своей болезни
как будто бы в упор не замечал,
Мой дед – моя сгоревшая свеча –
с полгода правнук носит твое имя,
и нет его дороже и любимее,
все больше в нем твоих приметных черт,
Мой сын со мной,
и ты со мной, мой дед.
3
Зима. Ученика похоронила,
Его в боях за Марьинку убило,
отряд штурмов полег почти что весь,
Кричала мать над ним: «Сынок, воскресни,
вернись или с собою забери!»,
Я простояла вечность у двери
и верила, она его разбудит,
изменит ход времен и наших судеб,
впрессованных в историю страны,
но он уснул глубоким сном войны,
не став ни мужем, ни отцом, ни тылом
для той, себя ему что посвятила,
и жить ей – в долгих муках умирать,
Она же мать,
Она уже не мать,
Принять такое – броситься с Рагдана
и долететь до сына Рабадана.
4
Весна настала. Без душевной скорби,
Я в универе,
писаные торбы
все для меня студенты будто бы,
Мы репортаж из Суджинской трубы
сладковский изучили скрупулезно,
Экзамены, студенческие весны –
течет апрель обычным чередом,
Работа – дом – и вновь – работа – дом,
Ты не звонил недели мне четыре,
Я вся – война,
разлившаяся в мире,
где есть вино и музыка везде,
Я тишина,
жду от тебя вестей,
но связь с тобой потеряна любая,
Надеюсь, верю и молюсь, любя я,
Бледнеет свет, следы не различить –
беды одной,
иные все ничьи.
***
Мне снилось, что закончилась война,
Домой вернулись манс, якут, вайнах,
даргинец, ненец, осетин, татарин,
И ты, мой светлоокий русский парень
резное деревяное крыльцо
обнял
и жизни посмотрел в лицо –
красивой,
той, которую не помнил –
сад яблоневый, банька, все пять комнат
заполнены гостюющей родней –
Вот это не кевлар – броня броней,
живые стены, прочная кольчуга,
Но я проснулась –
ни родни, ни друга,
Октябрь разрисованный в окне,
о воине ни слова на войне,
На город весь лишь дюжина плакатов –
лишь дюжина из тысяч всех солдатов.
После написанного
Все конечно, все небессмысленно, все по плану –
Бог раздумывал, Бог расписывал, Бог исполнил,
На меня глядят лица с сенсорного экрана,
и я каждое одинаково точно помню.
Мамы – круглое, деда – тонкое и худое,
загорелое у студента и взгляд орлиный,
и твое – широкоскулое, молодое –
смотрит в сторону отвернувшейся Украины.
Я смотрю вослед тебе чутко на крайнем фото
и прошу повернуться,
вернуться,
вернуть любовь мне,
Пропускная способность сердца – четыре года
на войне – потом оправданной, но виновной...
